В царстве пчел и муравьев
Автор: И.А. Любич-Кошуров, 1913 г.
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава I
– Бон жур, мосье – сказал один трутень другому и поклонился так, что сразу было видно, что он из хорошего общества.
И другой трутень, очевидно, тоже был из хорошего общества: он поклонился как раз так, как первый трутень и тоже сказал:
– Бон жур, мосье.
Потом они сели на вишневый лист, поближе к краю, и каждый погладил себя по брюшку... И каждый при этом поглядел на другого и самодовольно улыбнулся.
Мне скажут, может быть, что никто не видел, как смеются пчелы. Пусть. Но нельзя же утверждать, что пчелы, в виде исключения, лишены драгоценного в мире блага – испытывать радость, как всякое творение Божие.
Наверное, они смеются – только как-нибудь по-своему.
Я даже глубоко убежден, что если бы, например, вы подошли к улью и стали хохотать прямо в глаза пчелам, ни одна из них, наверное, не догадалась бы, что вы хохочете, и может быть, даже самая умнейшая из них подумала бы про вас, Бог знает что: например, что вы сошли с ума.
С другой стороны, и мы, я думаю, не подметили бы ни единой улыбки у обоих «мосье», если бы вздумали рассматривать их сквозь самое сильное увеличительное стекло.
Конечно, они смеются по-своему.
– Позавтракали? – спросил один «мосье».
– О!.. – ответил другой и умолк на минуту, глядя вдаль с таким выражением в глазах, как будто там, в этой дали, он видел что-то необыкновенно для него приятное, – может быть, этот самый завтрак. Потом, он добавил:
– Что может быть лучше медового варенья из цветочной, пыли!..
И опять умолк, сложив лапки на большом округленном брюшке и не отводя мечтательного взора от группы лип в глубине сада.
Нужно пояснить здесь, что оба «мосье», как уже было сказано выше, принадлежали к породе трутней – стало быть, о чем же им было разговаривать больше, как не о еде?
Ни тот, ни другой не имел никакого занятия, никакого места... Квартира у них была даровая, даровой стол, – не могло быть, значит, никаких забот... А солнце грело так жарко, так тих и покоен был этот летний день.
Рабочие пчелы сновали взад и вперед по пасеке, маленькие, худенькие сравнительно с этими двумя кавалерами, отдыхавшими на глянцевитом вишневом листочке после своего медового завтрака.
Случайно залетевший на пасеку шершень крикнул было им:
– У-у! Брюханы-дармоеды.
Но они не обратили на него никакого внимания.
– Дикарь! – сказал один из них.
– Мужик! – сказал другой.
И сейчас же схватившись лапками за брюшко, начали громко смеяться, подмигивая друг другу.
Им казалось, что это необыкновенно остроумно и не лишено даже колкости – выругать шершня мужиком и дикарем.
Вообще они приятно проводили время, сидя на своем воздушном, блестящем зеленом паркете.
Жаль только, что у них не было с собой карт, а то они непременно стали бы играть в дурачки или в свои козыри.
По крайней мере, я такого мнения о трутнях. Они, должно быть, все без исключения – картежники; иначе, куда же им долгий летний день?
Но слушайте, слушайте, читатель!
– Мосье, – сказал один трутень, – я недавно получил от одного жука интереснейший роман нашего Майн-Рида.
Должен, здесь сделать оговорку. Майн-Рид – это совсем не тот Майн-Рид, который написал массу романов из американской жизни. Это другой Майн-Рид: Шмель из рощи.
Он тоже написал массу романов из жизни не американских, а африканских дикарей и разбойников.
Но они не менее интересны, чем американские романы Майн-Рида.
Впрочем, Шмель не имел возможности ознакомиться с бытом людского населения Африки. Все его романы живописуют исключительно насекомых и в особенности муравьев.
Откуда он почерпнул свои обширные сведения о муравьях, – я не знаю. Могу только подтвердить одно: как оказывается, Шмель необыкновенно осведомленный в своей специальности романист. В его многотомных произведениях нет ни одного слова лжи, никакого преувеличения. В этом я убедился сам, прочитав две его книги.
Но возвращаюсь к рассказу.
– Прекрасный роману мосье…
– А как он называется, мосье?
– Называется... Погодите... Погодите, мосье, я сейчас вам скажу.
И владелец романа вынул... (конечно, не из кармана, потому что, какие же, правда, у него карманы?) вынул небольшую книжечку в переплете из розовых лепестков.
– Вот он, – сказал он и, откашлявшись, прочел заголовок: – «Африканский муравей-гонитель».
– Вы уже читали? – спросил другой трутень, – в чем тут дело?
На это первый трутень несколько конфузливо ответил, что точно читал, но хорошенько не помнит, в чем дело...
– Тогда, – сказал другой трутень, – прочтем вместе снова?..
И, крикнув рабочим пчелам, чтобы не очень жужжали, он сел поудобнее и добавил:
– Я слушаю, мосье...
И, подождав минуту, добавил еще:
– Когда я стану дремать, мосье, вы меня толкните.
Первый трутень развернул книжку и стал читать.
Вот что прочел он. Я привожу здесь точный перевод этого удивительного шмелиного романа.
Глава II
Муравей-гонитель
(Роман из жизни африканских муравьев)
– Капитан! Капитан!..
Эти слова относились к муравью гигантского роста, с очень развитыми, крепкими челюстями. Один вид этих челюстей привел бы вас в ужас, читатель, кто бы вы ни были: обезьяна, бабочка, лев, корова или змея!
По совести должен сказать, я не знаю более страшного оружия, чем челюсти муравья-гонителя.
Герой моей правдивой истории имел особенно развитые челюсти, и это обстоятельство сослужило ему, вероятно, немалую службу в его военной карьере.
По всяком случае, муравей, наделенный подобными челюстями, мог считать себя родившимся под счастливой звездой.
Конечно, плох тот солдат, который не хочет быть генералом, но ведь это совсем не так-то легко – достигнуть генеральских чинов, особенно в муравьиной армии.
В муравьиной армии солдаты так и остаются до конца своей жизни солдатами, а офицеры все переменно так и родятся офицерами, капитанами, поручиками, полковниками.
Производят ли их когда-нибудь в генералы или фельдмаршалы – я не знаю, но с уверенностью могу сказать, что герой мой имел все на то данные: он был необыкновенно бесстрашен.
К этим его качествам хорошего офицера можно прибавить еще одно: с подчиненных он требовал строгого исполнения всех правил военной дисциплины.
Когда сегодня к нему вполз муравей-солдат и окликнул его, он прежде всего щелкнул челюстями.
По голосу солдата он уже догадался, что солдат имеет сообщить ему нечто не совсем обыкновенное...
Да иначе солдат и не решился бы обеспокоить его.
– В чем дело? – спросил он коротко и опять щелкнул челюстями.
А солдат смотрел на него и любовался.
«Приятно служить у такого командира», – думал он.
Он хорошо понимал своего капитана и сейчас же проникся его настроением. Он тоже двинул челюстями с таким видом, как будто намеревался перекусить кому-нибудь горло, и ответил:
– Добыча!
– Опять змея?
– Никак нет: пять чудеснейших свиней!
У людей существует выражение: «потекли слюнки». Употребить это выражение никак нельзя по отношению к муравью, потому что муравей каков бы он ни был, все-таки муравей, не больше.
Но, конечно, ни офицер, ни солдат не могли оставаться равнодушными, разговаривая о драгоценных животных.
Невольно мысль перенесла их из расщелины скалы в совершенно другую обстановку, и на челюстях у них выступил яд.
– Чудеснейшие свиньи, – повторил солдат.
Капитан выпрямился.
– Отряд, стройся! – крикнул он.
И почти мгновенно голая, гладкая поверхность скалы почернела и точно ожила от множества черно-бурых безмолвно копошащихся тел... Солдаты-муравьи выползали изо всех щелей, изо всех трещин. Бесформенная темная масса быстро выровнялась в правильную колонну.
– Шагом мар-рш! – крикнул капитан последнюю команду, занимая свое место на фланге колонны, и едва замер последний звук его голоса, колонна вся, как один муравей, двинулась и поползла по склону скалы.
Было уж поздно: часов около двух ночи. Над безлюдной равниной светила луна. В глубоком молчании и в полном порядке колонна двигалась по степи, направляясь к западу, где на небольшом пригорке белела освещенная луной одинокая ферма – цель похода единственного в мире по своей свирепости муравьиного племени...
Муравей-солдат, принесший первую весть о ферме, шел впереди всех, указывая дорогу.
Следует заметить здесь, что муравьи-гонители совершают свои опустошительные набеги, как настоящие разбойники, предпочтительно ночью или в пасмурные дни.
В описываемом нами случае, отряд муравьев собрался в поход сравнительно поздно: до рассвета оставалось совсем недалеко, и предводитель отряда лучше, чем кто-нибудь, понимал, какому риску подвергает он себя и свою банду...
Нападенья какого-нибудь врага он не боялся, хотя врагов у него было много. Он сам в любую минуту готов был первым кинуться навстречу какой угодно опасности; тем не менее, он не без тревоги поглядывал на восток... Он знал, что враг, непобедимый беспощадный, мог явиться только оттуда – с востока.
Во всем мире он страшился только одного – солнца. Дело в том, что муравьи-гонители необыкновенно чувствительны к тропической жаре.
Когда небо безоблачно и солнце сияет во всем своем блеске, ни один муравей не решится покинуть своего убежища без особенной надобности. Страшный и свирепый ночью или в пасмурный день, он становится слабым, бессильным и вялым в ясную погоду. Он не способен тогда ни защищаться, ни нападать...
Я не знаю, умирают ли муравьи-гонители от солнечного удара, но в ведренные дни, по дороге, где прошло их войско, мертвые тела попадаются на каждом шагу...
Теперь вы поймете, с каким чувством взглядывал от времени до времени на восток наш капитан...
– Сержант, – окликнул он солдата-проводника, и когда тот, оставив свое место в голове колонны, приблизился к нему, сказал:
– Прибавь шагу.
Колонна ускорила шаг. Несколько солдат даже очутились впереди колонны. Но капитан, не перестававший ни на одну секунду наблюдать за подчиненными, крикнул:
– Ровняйся!
И сразу водворил порядок. Отряд ускоренным шагом миновал цепь небольших пригорков и выбрался на ровное песчаное место...
А ночь уж подходила к концу... Несколько времени спустя на горизонте появилось солнце, яркое, блестящее, тропическое солнце...
Капитан оглянулся вокруг: ни кустика, ни камешка, – один песок... Он был уверен в своих муравьях и знал, что они будут идти, долго идти, сколько он захочет, теряя с каждым шагом силы, энергию, теряя товарищей, пораженных солнечным ударом, мучась, страдая, – до тех пор, пока он не прикажет остановиться...
Было бы настоящим безумием губить таких совершенных солдат, тем более, что капитан имел все средства, правда, при затрате известного количества времени, достигнуть фермы, не потеряв ни одного муравья...
И едва на горизонте показалось солнце, он задержал шаг и скомандовал:
– Отряд, стой!
Колонна остановилась. В отряде были свои инженеры, и капитан крикнул, чтобы они подошли.
– Необходимо, – сказал он им, – построить галерею через эту пустыню, иначе мы все подохнем от жары...
– Ну, что ж, – сказал один из инженеров.
А другой добавил:
– Это у нас не задержится.
Со стороны могло показаться, будто дело идет самое большее об очистке какой-нибудь незначительной канавки...
Но инженерам, с нашей точки зрения, предстояла трудная задача.
Нужно было построить грандиознейшее сооружение: крытую, непроницаемую для солнечных лучей, галерею, через все песчаное пространство, расстилавшееся впереди отряда...
Даже люди до сих пор не имеют ни средств, ни достаточных знаний, чтобы подарить подобной постройкой, например, Сахару... Муравью-гонителю такие «сахары» разумеется, в неизмеримо меньшем масштабе, попадаются на каждом шагу, и когда нужно, он всюду строит свои галереи!
Живо закипела работа. Кругом не было ни кирпичных заводов, ни лесных складов, никакого другого строительного материала, кроме песку и земли. Но муравьи тем не менее возвели великолепную кирпичную галерею...
Для того, чтобы сделать кирпич, необходима вода, но поблизости нигде даже и воды не было. Был только песок, прожженный солнцем, сухая, твердая, как камень, прожженная земля...
Муравьи-гонители обладают удивительной способностью выделять из себя в случае надобности небольшое количестве влаги, достаточное для того, чтобы замесить глину или землю и слепить постройку, вроде той сводчатой галереи, сооружением которой в описываемый момент была занята вся муравьиная банда, за исключением ее предводителя.
Предводитель только суетливо бегал вдоль галереи, стоически выдерживая жар солнца, и покрикивал:
– Живей, живей, ребята!
С несколькими муравьями, работавшими на крыше галереи, сделалось дурно, несколько умерло от солнечного удара, но это никого особенно не обескуражило, даже самих умирающих или близких к тому.
Одним словом все шло, как должно было идти и постройка была окончена необыкновенно быстро. Колонна вновь построилась в боевой порядок и двинулась дальше в прохладной тени крепкого, живо просохшего на солнце, свода.
Правда, множество саперов и один инженер остались бездыханными у подножья ими воздвигнутого здания, но о них никто не думал.
Капитан, как ни в чем не бывало, шагал на фланге колонны, солдаты стройно, плечо к плечу, двигались плотною массой, соблюдая, где нужно, интервалы. Не было ни отсталых, ни больных.
Вдруг колонна на минуту словно всколыхнулась и потом сразу остановилась. В передних рядах, уже выбравшихся из галереи на зеленую лужайку, слышался ропот:
– Вода, вода... Стойте...
К капитану быстро подбежал проводник.
– Вода? что там? – спросил капитан и, не дожидаясь ответа, крикнул: – Смирно!
Ропот впереди колонны затих.
– Вода, – сказал проводник, – ручей...
– Большой?
– Так точно-с. Так и бурлит, так и бурлит.
Капитан задумался.
– Страсть какой, – опять сказал проводник.
– Все равно, – произнес капитан, – нужно построить живой мост.
И еще раз крикнув «смирно», прошел вперед колонны. Минуту спустя оттуда донесся его голос:
– Живой мост!.. первая шеренга – марш! Заходи по одному.
Первая шеренга стояла на берегу быстрого ручья, заросшего низким кустарником. По команде капитана, один из солдат отделился, спустился к самой воде и, взобравшись оттуда на гибкую ветку, наклонившуюся над водой, повис на ней головой вниз... Его товарищ, следовавший за ним по пятам, вполз ему на спину, затем на голову и, подав ему свои задние ноги, бесстрашно повис над бурливым потоком, как и первый, головой вниз. Третий и затем четвертый муравьи с одинаковой ловкостью проделали то же самое. Каждый по спинам товарищей добирался до крайнего муравья и, во время подхваченный за задние ноги, повисал вниз головой над бездной.
– Вторая шеренга – марш! – продолжал командовать капитан. – Третья шеренга... четвертая... пятая...
С каждым мгновеньем колонна таяла. В удивительном порядке всползали солдаты один за другим на верхушку ветки, спускались затем по живой цепи из своих товарищей вниз, ловко цепляясь за крайнее звено этой необыкновенной цепи. Звено за звеном увеличивалась цепь, и когда она коснулась воды, опять раздался голос капитана:
– Смирно! Жди команды.
А цепь их колебалась, раскачиваемая ветром.
Находившийся в конце цепи огромный муравей, около дюйма в длину, самый большой из всех образующих цепь, зорко следил за противоположным берегом, и едва цепь, качавшаяся над ручьем как маятник и все увеличивавшая размах, ударилась о траву на той стороне ручья, ловко схватился челюстями и широко расставленными передними ногами за ближайший к нему стебель травы.
Цепь теперь была замкнута. Живой мост был готов!..
– Отряд – марш! – скомандовал капитан.
Черной молчаливой вереницей двинулись муравьи по воздушному канату.
Глава III
Я с удовольствием продолжал бы перевод этого удивительного романа, написанного Шмелем. Но мое всегдашнее правило – не забегать вперед.
Я привык описывать события в таком порядке, в каком они совершались...
Я повел бы читателя все дальше и дальше вслед за муравьиной колонной, не ограничиваясь описанием одной переправы через ручей, но, к сожалению, именно на этом интересном месте, к двум трутням, читавшим шмелиный роман, вероятно, с не меньшим интересом, чем вы, читатель, подлетел третий трутень... Чтец должен был умолкнуть поневоле.
– Почитываете? – сказал этот третий трутень, сел против них и, взглянув сначала на одного, многозначительно крякнул, потом поглядел на другого и тоже крякнул.
Затем он умолк. Помолчал, помолчал и опять крякнул, и опять поглядел на обоих трутней.
– Чего вы кряхтите? – спросил первый трутень.
И второй трутень тоже спросил:
– Да чего вы крякаете?
Им совсем было неприятно, зачем явился этот третий трутень, когда им и вдвоем весело.
– Вы тут разные романы читаете, – заговорил третий трутень, – а вы бы вон лучше послушали, что в улье делается.
И он снова умолк и снова многозначительно взглянул на трутней.
– О... – произнес он... – о...
И приподнявшись на брюшке, покачал головою.
– А что? – спросил первый трутень.
– Странно и непостижимо, – проговорил третий трутень.
При этом он двинул крылышками и развел лапками.
– Странно и непостижимо, – повторил он, глубокомысленно уставившись себе под ноги.
Затем он вздохнул и с необыкновенною печалью в голосе произнес:
– Наша матка оказывается больна...
И, говоря так, он поднял лапку и утер слезы.
Это была новость поистине неожиданная... Первую минуту оба трутня, которых мы в отличие от третьего трутня будем теперь называть, одного Иваном Ивановичем, а другого Петром Петровичем, сидели неподвижно на своих местах, уставившись на третьего трутня во все глаза, потом Иван Иваныч взглянул на Петра Петровича, а Петр Петрович на Ивана Иваныча.
– Что же это такое? – подавленным голосом воскликнул Петр Петрович.
– Наша матка, – проговорил по-прежнему тихо и печально третий трутень, – ушиблась и от этого, говорят, больна.
Но он собственно уже раз сказал, что матка бездетна и незачем было говорить об этом второй раз. По крайней мере, теперь ни Петр Петрович, ни Иван Иваныч не обратили на него никакого внимания. Они стояли друг против друга, держа друг друга за волосики на груди, и говорили:
– А! Петр Петрович!
– А! Иван Иванович!
Если царица больна, – значит, и всему улью конец, значит, конец и ихнему, Петра Петровича и Ивана Иваныча, благополучному существованию.
И они стояли друг против друга и говорили с необыкновенной тоской в голосе:
– А!? Петр Петрович!
– А!? Иван Иваныч!
Больше они ничего не могли сказать.
А со стороны улья несся странный, то замирающий, то возрастающий шум, точно ветер шумел в листьях яблонь и вишен...
Весть о болезни матки уже облетела весь улей. Пчелы-кормилицы, рабочие пчелы, трутни собирались кучками и обсуждали положение. Слышался только ропот, подобный жужжанью огромного веретена. Отдельные слова словно тонули в этом жужжании...
– Что-то будет? – вздохнул Петр Петрович.
– Что-то будет? – вздохнул Иван Иваныч.
Они прижались друг к другу и сидели смирно и тихо на своем вишневом листке. Третий трутень исчез куда-то, других знакомых трутней нигде не было видно; они были совсем, совсем одни...
Вдруг в воздухе опять мелькнула фигура третьего трутня. Он опустился было на листок и сейчас же вспорхнул.
– У-у! – зажужжал он, – у-у!..
Тут он сел на ветку и закричал оттуда:
– Мосье! вы слышите, мосье?!
Он умолк и указал лапкой по направлению к улью.
– Вы уже говорили, – печально откликнулся Петр Петрович: – вы, вероятно, приняли нас за других.
– Нет, я этого не говорил! – закричал третий трутень, – я этого не говорил...
И, вдруг прислушавшись ко все усиливавшемуся жужжанью в улье, он воскликнул почти с отчаянием:
– Но это ж невозможно! Это невозможно!
Он спрыгнул с ветки на листок и, быстро переводя глаза то с Петра Петровича на Ивана Иваныча, то с Ивана Иваныча на Петра Петровича, заговорил:
– А, каково! Нет, вы послушайте: они решили, если матка умрет, выбрать другую матку.
– Как?! – воскликнули вместе Иван Иваныч и Петр Петрович и даже подпрыгнули, как будто их одновременно кто-то ужалил снизу сквозь лист.
Эта новая весть показалось им до такой степени лишенной всякого вероятия, что Петр Петрович сказал:
– Мосье, вы, вероятно, хотите совсем свести нас с ума?
В это время шум в улье утих. Слышался только один голос ясно, отчетливо...
– Вот слушайте, – сказал третий трутень.
– Друзья! – отчеканивая каждое слово, звучал теперь почти в полной тишине голос с крыши улья. – Наша матка больна, – мы должны принять меры... Я уже совещался со многими сведущими пчелами-кормилицами по этому поводу. Как вам известно, мы в личиночном состоянии питались совсем другой пищей, чем обыкновенно питается личинка, скрывающаяся в ячейке матки... Пища личинки матки состоит из особых сильно возбуждающих веществ, и только благодаря этому из личинки выходит матка... Если бы простую личинку кормить этими возбуждающими веществами, – несомненно, матка вышла бы в конце концов и из простой личинки. В виду этого, я от лица многих других предлагаю, пока есть время, содержать несколько наших личинок на улучшенной пище. Но, к сожалению, мы не знаем секрета, как изготовляется пища для личинок матки. – Друзья! во имя общего блага обращаюсь ко всем осведомленным в этом деле, достать этот рецепт пищи!
Голос умолк. В улье опять поднялся шум. Казалось, сразу заговорил и зажужжал весь улей.
– Слышали? – сказал третий трутень.
– Нда... – сказал Петр Петрович, – это... Это знаете, чем пахнет?..
– Совсем-с нехорошим пахнет, Петр Петрович, – сказал третий трутень. – Вы только подумайте: простая личинка, – и вдруг – матка, владетельница целого улья.
И, пересев на другое место, он захватил голову в передние лапки.
Третий трутень думал о себе Бог знает что: будто он необыкновенно знатного происхождения. Поэтому ему, конечно, было не по душе все, что делалось в улье... И он долго сидел, стиснув голову лапками, молча и неподвижно, и только вздыхал от времени до времени.
Глядя на него, и Петр Петрович с Иваном Иванычем тоже сели, как он – зажав голову между лапками, и тоже начали вздыхать. Но так как они гордились меньше, чем третий трутень своим происхождением, то среди вздохов они переговаривались потихоньку:
– А хорошо бы попробовать этой царской пищи?
– Еще и как хорошо-то!..
Как известно читателю, они были большие лакомки. У Петра Петровича даже составился план, как подделаться к кормилице будущей личинки-избранницы, чтобы выпросить хоть капельку этой пищи с блюда. Он так размечтался на эту тему, что даже прошептал, невольно, предполагая, что его никто не слышит, или никто, по крайней мере, не поймет:
– Хоть бы капельку...
Но Иван Иваныч сейчас же так же тихо откликнулся:
– Хоть бы на двоих капельку!
Вообще они были очень-таки беззаботные трутни.
А в улье пчелы-работницы все жужжали, снуя в воздухе вокруг улья или собираясь кучками на крыше, на стенах, на полочке перед входом.
Глава IV
Прошло несколько дней.
Я не знаю, откуда рабочие пчелы узнали рецепт приготовления пищи; об этом никто не мог дать мне точных сведений. Даже всезнающий третий трутень, когда я спросил его, не имеет ли он на этот счет каких-нибудь сведений, только отрицательно покачал головой и ответил:
– Не знаю, не знаю...
Как бы то ни было, одна из простых личинок воспитывалась в самой теплой части улья по совсем особой методике. За ней ходили две кормилицы, а к этим кормилицам был приставлен повар, не учившийся, правда, на кулинарных курсах, но знаток своего дела. Петр Петрович хотел было переманить его к себе в повара, но повар наотрез отказался.
– Будет вам, – сказал он, – это дело общественное, а вы тут с чепухой...
После этого Петр Петрович даже оставил свой план подделаться к кормилицам. Он решил, что с него достаточно и цветочного варенья, и успокоился на этой мысли.
Улей жил, своей обычною хлопотливою жизнью: рабочие пчелы собирали мед, строили новые ячейки. Внутренность улья все более и более наполнялась сотами.
Никто не мог с уверенностью сказать, в каком положении здоровье матки, но всем было хорошо известно, что личинка, отданная на попечение двух кормилиц, развивается совершенно так, как должна развиваться.
Только один третий трутень никогда не упускал случая отпустить на этот счет какую-нибудь остроту. Но на него обращали мало внимания.
В один день улей облетела печальная весть... Матка умерла... Но в тот же день из ячейки, где была заключена личинка, долженствующая впоследствии стать правительницей всего улья, вылетела молоденькая золотистая пчелка...
– Смотрите, смотрите! – зажужжали пчелы.
Нужно здесь сказать, что пчелу-матку можно сразу отличить от простой пчелы-работницы... Золотистая пчелка именно была такая...
Третий трутень, когда ему сказали об этом, хотел было, по своему обыкновению, ругнуться как следует и уже начал было:
– Ах, оставьте...
Но сейчас же умолк, так как, конечно, он был не настолько глуп, чтобы не верить собственным своим глазам. Он привстал немного на брюшке, опустил лапки вдоль тела и отвесил почтительный поклон новой матке. А вокруг матки уже собралась целая толпа, пчел-работниц. Они летали над ульем и кричали:
– Ура!
Но, конечно, они кричали по-своему, и со стороны могло показаться, будто это они просто жужжат. Они были не так сдержанны в проявлении своих восторгов, как третий трутень. Но от этого было только веселей.
Две старушки пчелы, чтобы лучше было видно, даже взлетели на вишню, где в это время сидели, по своему обыкновению, Петр Петрович с Иваном Иванычем и оттуда шамкали, опять-таки по-своему:
– Кормилица ты наша!.. капелька в капельку как покойница!
– Мосье, – сказал Петр Петрович, – неправда ли, удивительное сходство?
– О, да, мосье, удивительное сходство, – как эхо откликнулся Иван Иваныч.
Затем они решили идти представиться новой матке.
– Это необходимо, – сказал Петр Петрович.
– Необходимо, – опять как эхо откликнулся за ним Иван Иваныч.
Затем они вспорхнули и полетели искать других трутней, чтобы уж заодно и те представились.
А новая матка в это время порхала по улью от одной соты к другой, от ячейки к ячейке... Ей, как правительнице улья, нужно было все знать, все видеть, – тем более, что ведь она только сегодня вылетела на свет...
Несколько пчел следовало за ней в качестве проводников. Когда все ульевое хозяйство было осмотрено во всех подробностях, одна из пчел, остановившись против матки в очень почтительной позе, сказала:
– Теперь позвольте обратить ваше внимание на устройство наших квартир.
Затем, откашлявшись, как хороший оратор, пчела продолжала:
– Прежде всего позвольте предложить вам одну задачу.
Тут пчела помедлила минуту очевидно для того, чтобы матка имела время вникнуть в смысл ее слов.
– Одну задачу, – повторила она, – таков обычай.
– Я слушаю, – отозвалась матка.
Пчела опять откашлялась и начала так:
– Дан шестиугольный сосуд, оканчивающийся тремя ромбовидными плоскостями: спрашивается, каковы должны быть углы, при которых поместится наибольшее пространство с употреблением наименьшего количества материала.
Матка никогда не училась геометрии, но она очень скоро решила эту трудную задачу и очень простым способом: она кликнула трех рабочих пчел и приказала слепить им обыкновенную пчелиную ячейку.
– Вот решение, – сказала она, когда ячейка была готова.
Пчела-проводница поклонилась.
– Совершенно верно. Должна при этом заметить вам, что когда один ученый человек, заинтересовавшийся устройством наших ячеек, предложил такую же точно задачу другому ученому, известному математику, тот решил ее совершенно так же, как вы! Другими словами, наши жилища и амбары построены на основании известных математических законов!
Матка кивнула головой. Иного она и не ожидала от своих умных, трудолюбивых пчел-работниц!
– Теперь не угодно ли вам будет удалиться в свои аппарта...
Пчела-проводница не договорила, потому что в это время у входа в улей раздался шум, и минуту спустя в улей влетела компания трутней. Увидев матку, трутни мгновенно смолкли и чинно разместились на ближайших от входа сотах.
Матку давно уж интересовали эти большие толстые пчелы, так непохожие на обыкновенных пчел-работниц. Она сделала шаг в их сторону, остановилась и внимательно оглядела их. Потом она спросила:
– Кто вы?
– Мы – трутни, – ответили трутни.
При этом некоторые из них выдвинулись вперед. Им хотелось показаться новой матке во всей своей красе.
– То есть как – трутни? – спросила опять матка.
Она глянула на тех, что вылезли вперед, и поманила одного пальцем. «Счастливец» оказался как раз Иван Иваныч.
– Что же вы делаете? – обратилась к нему матка.
Иван Иваныч никогда сам не задавал себе этого вопроса, поэтому не сразу нашелся, что ответить.
– Так вообще, – произнес он, наконец, оглядываясь на Петра Петровича.
Он ожидал, что Петр Петрович ему подскажет, но Петр Петрович сам в жизни никогда ничего не делал, поэтому молчал тоже... В задних рядах трутней послышалось легкое жужжанье.
– Вы что говорите? – оставив Ивана Иваныча, крикнула матка достаточно громко, чтобы ее слышали задние трутни.
Но трутни жужжали только потому, что зашевелили крыльями, собираясь убраться поскорей из улья. И напрасно ждала от них матка хоть одного слова. С большим недоумением смотрела она, как редели ряды трутней, безмолвно, один за другим, улетавших из улья...
А когда она взглянула на то место, где стоял Иван Иваныч, Ивана Иваныча там уже не оказалось. Только в дверце улья она увидела его широкую спину. Но спина эта, конечно, могла принадлежать и другому какому-нибудь трутню.
Глава V
Жизнь в улье закипела по-прежнему, хлопотливая, полная забот.
Новая матка хотела, чтобы улей ее был лучше, и богаче всех ульев на пасеке. Она знала, что для этого необходимо, во-первых, чтобы улей был теплый. Только при таких условиях, действительно, соты быстро наполняются медом.
И она приказала замазать все щели и трещины в улье воском и строго следила, чтобы пчелы в положенные часы все непременно вылетали на работу. Помимо того, несколько более смышленых пчел она ежедневно рассылала по окрестностям выискивать места, особенно богатые медоносными цветами.
Были у нее и другие заботы. Нужно было следить за кормилицами, ходившими за личинками, за тем, достаточно ли собирается пчелиного корма, т. е. цветочной пыли; смотреть, чтобы каждая, освободившаяся от личинки, ячейка тщательно очищалась, ремонтировалась в случае надобности, так как все такие ячейки после превращения личинки в пчелу служили обыкновенно складочным местом для меда.
А когда ячейка до краев наполнялась медом, матка всякий раз сама наблюдала, чтобы пчелы-работницы закрывали ее восковою крышкой совершению герметически.
Вообще, она была хорошая хозяйка и такая хлопотунья, что некоторые пчелы из старушек не раз говорили ей:
– Да вы отдохнули бы, матушка.
Но матка об отдыхе думала меньше всего. Она отдыхала только ночью, вместе с другими пчелами. Она была тоже рабочая пчела, хоть и называлась маткой.
Весьма понятно, что, при таком положении дел, улей богател не по дням, а по часам. Но этого мало, что улей богател, главное – пчелы могли быть спокойны относительно всяких неожиданностей и неприятностей при таком мудром правлении. Даже трутни в конце концов помирились с мыслью, что матка у них новая.
Читатель, вероятно, ждет, что сейчас я заговорю о наших старых знакомых: Иване Иваныче либо Петре Петровиче. Совершенно верно. Да иначе и не может быть, раз Иван Иваныч и Петр Петрович продолжали благополучно здравствовать.
Я попрошу читателя последовать за мной туда же, где мы с ними познакомились – на вишневый лист. Они опять сидели рядком и читали свой роман. Больше, правда, что же им было делать.
Ученых книг они не любили читать, а карты, которые они точно достали себе где-то, у них еще недели две назад отобрала новая матка.
Итак, они сидели и читали роман о «Муравье-гонителе». Они прочли уже о том, как муравьи под предводительством своего храброго капитана переправились через поток, прочли также страшную сцену съедения заживо муравьиной бандой двух свиней, и теперь начали уже пятую или шестую главу, в которой сначала описывалось нападение муравьев на удава, тоже погибшего в неравной борьбе со свирепыми бандитами, а потом постигшее муравьев несчастье – наводнение, чуть не погубившее все войско.
В настоящий момент они именно читали про наводнение. Пусть читатель также послушает, что читал Петр Петрович. Итак, начинаю.
Дождь лил целыми потоками. Небольшой ручей превратился в бурливую речку и затопил низину, по которой шел отряд муравьев.
Казалось, для капитана пробил последний час. Однако он не потерялся. Он не знал, страха смерти и никогда не терял присутствия духа и самообладания.
– Скорей все на кочку! – скомандовал он.
По колено в воде, муравьи, сохраняя полный порядок, поднялись на небольшой пригорок, и сейчас же, по новой команде капитана, построились в несколько каре.
А дождь лил. Вода все прибывала... Изредка набегал ветер, и тогда о пригорок плескались высокие пенистые волны. Дорога была каждая минута.
– Стройся в шары! – крикнул капитан.
Темные каре муравьев сдвинулись плотней, образуя сплошную темную массу копошащихся тел. Одни муравьи становились на задние ноги, другие вскакивали им на плечи, протягивая передние ноги другим, или, наклоняясь в бок, перегибаясь назад, нагибаясь вперед...
Как это, может быть, ни невероятным покажется читателю, но мало-помалу каре свертывались в шары, издали похожие на клубки ниток...
Когда вода залила пригорок, шары легко понеслись по поверхности взбешенных, волнуемых ветром, волн!
Несколько часов носились солдаты капитана по водной равнине. Наконец, ветром их прибило к подножью высокой скалы.
Скала поднималась из воды двумя уступами с почти отвесными краями. Капитан первый отделился от шара и вскочил на выступающий из воды плоский камень. Отсюда легко и проворно он перебрался на стену скалы.
Утвердившись здесь в неглубокой расщелине, он немедленно же приступил к отправлению своих обязанностей командира. Как я имел уже случай заметить, он не терялся ни при каких обстоятельствах.
– Отряд! – скомандовал он, – разомкнись!
Но в эту минуту ветер изменил направление и понес муравьиные шары прочь от скалы. Слова команды замерли на устах у капитана. На одно мгновение он словно окаменел. Он смотрел на своих храбрых солдат и мысленно перебирал тысячи способов к их спасению.
Но шары угоняло ветром все дальше и дальше от скалы, и скоро они совсем скрылись из вида. Только ходили волны на необъятном просторе, далеко шумел ветер... Водная равнина была пустынна...
И вдруг капитан почувствовал, что кто-то крепко, как железными клещами, схватил его сзади. Он обернулся и увидел скорпиона...
Скорпион не страшен муравьям-гонителям, когда их много, но здесь приходилось драться один на один... Капитан принял вызов.
Конечно, это было безумием с его стороны, но дело в том, что иного выхода не представлялось. Приходилось или драться или умереть. И капитан решил драться.
Как и следовало ожидать, поединок кончился для него весьма печально. Правда, пострадал, и скорпион, но капитан пострадал более.
Начать хоть бы с того, что одна нога у него была сломана совсем, а две вывихнуты... Других мелких повреждений мы не станем перечислять, чтобы не обидеть капитана: капитан, как настоящий воин, называл все такие повреждения пустыми царапинами. И это у него вовсе не были одни слова. Он, кажется, и вывихи и перелом ноги готов был счесть царапиной...
По всяком случае, когда скорпион, по окончании поединка, связал ему здоровые ноги и привел к себе в гнездо, он все-таки, несмотря на свое хромоножие, имел достаточно молодцеватый вид.
Он остановился у притолки и сказал:
– А все-таки я на тебя плюю!
Одним словом, он держал себя истинно по геройски. Впрочем, он знал, что ему не уйти от скорпиона живому, – и ему действительно в ту минуту было все равно, что ни говорить. И когда скорпион, посоветовавшись с другими скорпионами, которым, нужно сказать, капитан в свое время много напортил крови, объявил ему смертный приговор, он выслушал его весьма равнодушно.
Капитану решили оторвать голову... Это было ужасно, но так постановили пять скорпионов...
Они сейчас стояли, эти пять скорпионов, вокруг капитана, с подвязанными головами, с вывихнутыми ногами, с перекушенными спинами... А двое из них были на деревяшках и с костылями.
И капитан знал, что это их так «починили» его молодцы во время нападения на ферму, когда на ферме было съедено буквально все живое, кроме его владельца да этих скорпионов...
Пощады, стало быть, было нечего ждать... И ему, точно, оторвали голову.
Но страшный капитан умел мстить и после смерти... И это самое ужасное в этой правдивой истории.
Когда на другой день пришли на место казни, и один из них, самый старый и самый сердитый, нагнулся к валявшейся в пыли капитанской голове и прошамкал:
– Допрыгался-таки, злодей!..
Капитанская голова вдруг стукнула челюстями и схватила бедного старичка за ногу... Челюсти так крепко впились в ногу, что четверо остальных скорпионов едва могли освободить своего товарища из страшного капкана.
После этого скорпионов объял такой ужас, что они сейчас же собрали свои пожитки и переселились в другое место. А на другой день тело капитана вползло в оставленное ими жилище и прожило там еще около двух суток!
Рассказывают, будто один скорпион, забывший что-то из своего имущества и потом вернувшийся за ним, умер от страха на пороге своей норы, когда в глубине ее увидел живого безголового капитана.
Тут роман заканчивался.
Это был безусловно страшный роман, и Петр Петрович долго потом не мог спать по ночам; ему все мерещилось то капитанское безголовое тело, то капитанская голова. Однако, сведения, почерпнутые им из романа, пригодились ему в будущем.
Дело в следующем.
В улье, где жил Петр Петрович, завелись мыши. Пока они никого не беспокоили, но их, все равно, решено было уничтожить. Мало ли, правда, что могли затевать мыши? Может быть, они намеревались воровать мед, может быть, воск. Во всяком случае, соседство их казалось небезопасным.
Каждую ночь в нижней части улья под полом начиналась возня, слышался писк... А что могли поделать пчелы с мышами ночью? И вот Петру Петровичу пришла в голову мысль заключить союз с муравьями, жившими на лугу в нескольких кучках. Конечно, это были не африканские муравьи, но Петр Петрович предполагал, что и они, вероятно, промышляют по ночам не хуже африканских.
В один прекрасный день он явился к матке и подробно изложил ей свой проект.
– Так вы хотите, – сказала матка, когда он замолчал, – нанять муравьев, чтобы они истребили мышиное гнездо.
– Совершенно верно.
Матка задумалась.
– Хорошо, – произнесла она после минутной паузы и, поглядев на Петра Петровича, как ему показалось, весьма внимательно, добавила:
– А к муравьям я пошлю вас.
– Меня?! – воскликнул Петр Петрович, совершенно забыв в эту минуту все правила, исполнение которых он считал необходимым для трутней.
Он отступил шаг назад и посмотрел на матку почти с ужасом. Ему сейчас же вспомнилась страшная капитанская голова, а потом туловище.
– Да, вас, – подтвердила матка.
Петр Петрович молчал.
– Чтобы не терять времени, – продолжала матка, – вы сейчас же и отправитесь. Теперь идите.
И, повернувшись, она полетела прочь от Петра Петровича. А у Петра Петровича на глазах навернулись слезы.
Он глядел сквозь эти слезы на прекрасный Божий мир, на цветы и деревья и шептал: «Теперь прощай, прощай, Петр Петрович, не видать тебе больше ни неба, ни деревьев, ни своего улья...»
Отказаться от поручения матки он не имел ни права, ни достаточного мужества... Перед, отлетом к муравьям он долго прощался с Иваном Иванычем и говорил ему:
– Прощай, друг прощай мой милый Иван Иваныч!
И утирал лапкой слезы.
До муравьиной кучи было не больше полуверсты, но Петр Петрович эти полверсты пролетел не скорее, чем если бы у него было не два крыла, а полтора.
Он выбрал самую маленькую кучку. Он остановился в нескольких аршинах от входа. Он сел не на землю, а на самую высокую травку, которая оказалась поблизости. Одним словом, он принял все предосторожности и решил улепетнуть при первом же подозрительном движении муравьев.
У входа в кучку стояла стража; Петр Петрович сразу узнал воинов: они были значительно крупней муравьев-работников, починявших на тот случай крышу кучки.
– А! – крикнул им Петр Петрович со своего наблюдательного поста, – начальство дома?
Двое солдат из стражи оставили свои места и направились к Петру Петровичу.
– Тебе что нужно? – спросили они, подойдя.
Петр Петрович хотел было выругать их невежами, но счел за лучшее объяснить сейчас же цель своего визита.
– Я от нашей матки, – сказал он и потом изложил, чего именно он хочет от муравьев.
– Тогда вам нужно переговорить с начальниками, – сказали воины, – пожалуйте за нами!
Петр Петрович никогда не были внутри муравьиной кучи и, – когда солдаты ввели его туда, впрочем, не без некоторого труда, потому что Петр Петрович был много толще, чем обитатели этой удивительной постройки, и застревал чуть не в каждой двери. – Петр Петрович с большим любопытством оглянулся вокруг.
Он увидел себя в настоящем подземном городе. Вся куча в разных направлениях была прорезана правильными туннелями. Потолки в туннелях были в некоторых местах выстланы деревом и поддерживались деревянными колоннами, правда, не оструганными, но, судя по всему, достаточно прочными. В боковых стенах туннелей выкопаны нары для спанья.
Два или три раза ему пришлось пройти через обширные залы с грудами наваленного прямо на полу или в земляных закромах зерна: овса, ржи, гречихи и проч.
Муравьи-воины, муравьи-рабочие, муравьи наблюдающие над рабочими – десятники и сотники – попадались ему на каждом шагу. Все были заняты каким-нибудь делом, все суетились. Одни тащили зерна, другие строительный материал: палочки и былинки; третьи, очевидно, плотники, сидели под самым потолком на стропилах, укрепляя переметы, утверждая подпорки...
Некоторые из муравьев, увидев Петра Петровича, поняли сначала его появление не совсем в выгодную для него сторону...
– А не дурен бычок! – сказал один из них и толкнул в бок другого.
А этот другой поглядел на Петра Петровича и добавил от себя:
– Должно, в мясную... мяса-то, толкуют, у нас мало.
Именно этого Петр Петрович боялся.
Он оглянулся назад и ничего не увидел, кроме земляных сводов, соединенных балками, и целого лабиринта коридоров. Мысленно он уже считал себя погибшим. Сопровождавшие его солдаты все время хранили молчание, и это тоже начинало казаться ему подозрительным.
Он миновал еще несколько кладовых, несколько амбаров и пустых зал, очевидно, только что отстроенных. В одной из таких зал, самой последней, он увидел кучу муравьев необыкновенно бравого вида.
Сопровождавшие его воины остановились. Один из них сделал какое-то движение лапкой и сказал:
– Это с пасеки, от ихней матки.
Начальники, ибо это были точно начальники, молча оглядели Петра Петровича с ног до головы. Потом один из них спросил:
– Вам что угодно?
Петр Петрович в коротких словах объяснил, зачем он пришел, и потом поспешно добавил:
– Я знаю, некоторые из вас любят сладкое. В награду, если вы справитесь с мышами, мы можем подарить вам целый сот меду...
Тут он подумал и еще добавил:
– А от себя, если я выйду отсюда жив и невредим, я дам вам, всем господам офицерам, по ячейке самого лучшего липового...
– Гм! – сказал один начальник.
– Гм! – сказал другой.
Потом они все разом сказали «гм» и все, разом же, кивнули головами.
Для безопасности Петр Петрович попросил все-таки усиленный конвой и только после того, как конвой прибыл, решился двинуться в обратный путь, опять по туннелям через кладовые и амбары. Домой он вернулся в очень веселом настроении духа.
Прежде всего он доложил обо всем матке. Затем отправился разыскивать Ивана Иваныча. Он нашел Ивана Иваныча в компании с третьим трутнем.
Увидев Петра Петровича, третий трутень встал и, сказав очень чинно: «А мы уже не надеялись видеть вас в живых», поцеловал его трижды. А Иван Иваныч даже прослезился. Ведь они были большие приятели, эти два бездельника – Иван Иваныч и Петр Петрович.
На другой день на пасеку ночью явилось муравьиное войско, в числе нескольких сот тысяч и, окружив мышей со всех сторон, сначала предложило им сдаться, а потом пошло в атаку.
«Сдаться» мыши отказались и очень хорошо сделали, потому что тогда муравьи все равно съели бы их живьем. А теперь им представлялась возможность спастись бегством, что они и не замедлили сделать, оставив муравьев не причем.
Мыши, однако, уж не решались больше вернуться в улей; несколько муравьев из самых отчаянных успели все-таки вползли им на ноги, на спину, на шею и не оставляли своих жертв до тех пор, пока не насытились вволю.
И мыши сказали:
– Нет, баста!
И не ходили больше на пасеку.
А муравьи получили мед по договору, перетащили его в свои кладовые, и он у них, долго потом служил вместо третьего блюда.
