Поделиться Нравится Отправить

Приключения в поле

Автор: И.А. Любич-Кошуров, 1903 г.

I. На летних квартирах
II. Сосед из подземелья
III. Гроза
IV. Неожиданная помощь

 

I. На летних квартирах

 

– Однако, кажется, уж того... – сказал жаворонок, внимательно разглядывая землю «с высоты птичьего полета».

Потом он посвистел.

– Фю, фю...

И сейчас же опять про себя добавил:

– Снег-то в оврагах только остался...

Несколько секунд он парил над полем, потом вдруг взмахнул порывисто крыльями и поднялся еще выше в воздух.

Он повис там в чистой лазури, на трепетных, распростертых во всю ширину крылышках, и затем, – будто в небе, – над зелеными полем вдруг зазвенел серебряный колокольчик…

Он пел (положим, это старые и всем известные стихи, но в них самое главное – музыка. Жаворонок их сам положил на музыку). Он пел:

На солнце темный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий...
Он голосисто в вышине
Поет, на солнышке сверкая:
«Весна пришла к нам золотая,
Я здесь пою привет весне».

Так пел он, полузакрывши глазки, залитый потоком света, купаясь в голубых волнах, а внизу, кружась над желтыми цветами цикория, толстый неуклюжий жук гудел басом:

– А ведь недурно поет, ей Богу, недурно.

Чтобы лучше было слышно, он сел на самый высокий цикорий, поглядел на небо и крикнул густым голосом:

– А ну-ка, дорогой мой, еще какую-нибудь песенку!

Он разумеется был в полной уверенности, что жаворонок его великолепно слышит.

И помедлив немного, он повторил:

– А ну-ка!

И затем опять помолчав минуту, добавил, только подняв глаза:

– Я вас прошу...

Он кое-что слышал от комнатных мух о гостиных концертах... И он сейчас же вообразил себя богатым, богатым помещиком, и будто он пригласил к себе на вечер, чтобы позабавить гостей, знаменитого заезжего тенора и будто тенор взошел уже на эстраду, а он, жук, сидит в первом ряду.

Он склонил голову несколько на бок, постарался придать глазам выражение необыкновенно ласковое и вместе просительное и произнес снова томным голосом:

– Ах, сделай же такое одолжение...

А жаворонок его не слышал... Он весь, всем своим сознанием, всем существом своим вошел в свою песню... Он жил теперь в мире звуков, он точно плыл на волнах этих звуков... И ему казалось, – хотя он неподвижно парил в лазури неба – будто он подымается все выше, выше к самому солнцу...

Вдруг он оборвал свою песню и открыл глаза. Он тоже и землю любил не меньше чем небо, и ему захотелось взглянуть на землю: – на зеленую молодую травку...

– Ага, – сказал он, – да уж оказывается, как это я раньше не заметил, уж оказывается, и цикорий цветет.

Он точно смотрел на цикорий... А жук подумал, будто это он так обрадовался не цикорию, а ему, жуку... И он сказал:

– Гм...

И улыбнулся. Жаворонок наконец его заметил.

– Спойте мне что-нибудь! – крикнул жук.

– Вам? – сказал жаворонок.

– Да, – ответил жук, – мне.

И важно кивнул головой. Он хотел было к этому прибавить, что он здешний помещик, но жаворонок как раз запел в это время... И жук ограничился только отрывистым гуденьем:

– Гм! гм!

Затем он стал подпевать жаворонку, только, как он ни старался, у него все равно ничего-таки, кроме этого гуденья, не вышло. Вообще мы лучше оставим пока жук в покое и отправимся между тем на болото...

По болоту, сложив на спине крылья и подняв высоко голову, разгуливала взад и вперед между кочками цапля... Иногда она останавливалась и, повернув голову ухом кверху, несколько секунд оставалась неподвижной прищурив один глаз и кося другим вверх. Потом она произносила глубокомысленно:

– М-да... поет недурно...

И принималась снова ходить взад и вперед между кочками. При этом она покачивала потихоньку головой и шеей, напевая про себя:

– Тра-ла-ла, тра-ла-ла...

Она так же, как и жук, была большая любительница музыки и пения... Она слушала жаворонка с не меньшим вниманием, чем жук... Вдруг она совсем неожиданно умолкла и остановилась, вытянула шею, как только могла ее вытянуть.

Она прислушивалась к чему-то, но уже это сразу было видно – не к песне жаворонка... Далеко, далеко она услышала слишком хорошо ей знакомый крик:

– Чи-ви! Чи-ви!

Она усмехнулась себе под нос и сказала:

– Ага, чибис, кажется...

Чибис доводился ей родственником, – каким родственником – это не мог сказать ни чибис, ни сама цапля; во всяком случае, вероятно, очень дальним, то, что у нас называется, десятая вода на киселе.

Впрочем, это неважно. Важно, что они жили в одном болоте уже несколько лет и появлялись на болото всегда сначала чибис, потом цапля. Только в этом году чибис почему-то запоздал.

Цапля сначала думала даже, не случилось ли с ним чего-нибудь в дороге, но, как оказывалось теперь, с чибисом обстояло все благополучно. Громко и резко с вышины неба несся его голос.

– Чи-ви, чи-ви!

Скоро он и сам показался.Он летел легко и свободно, рассекая воздух остроконечными крыльями, блестя на солнце белым зобом.

– Мое почтение! – крикнула ему цапля.

– Чи-ви! Чи-ви! – закричал в ответ чибис: – мое почтенье!

Жаворонок перестал петь и тоже крикнул сверху.

– Мое почтение!

И сейчас вслед за ними и жук снялся с цикория и загудел:

– Мое почтенье! Мое почтенье!

 

II. Сосед из подземелья

 

Но скажем несколько слов о семействе жаворонка. Жаворонок, разумеется, вернулся в поле из своего путешествия по теплым странам не один. У него была жена, по имени Марья.

Марья была такая же певунья, как и ее супруг, но кроме того что она умела недурно петь, она была еще и хорошая хозяйка. Я даже думаю, когда бы не она, жаворонок может быть так и прожил бы всю жизнь бездомовником. Он, видите ли, был порядочно такой беспечный, и безалаберный господин, как впрочем и все птицы и весь люд его профессии, т. е. певцы и музыканты...

Пропев одну песню, жаворонок по просьбе шмеля, к которому сейчас же присоединился и чибис, уже сбирался начать другую и уже шмель поднял было переднюю лапку и, оглянувшись кругом, строго произнес:

– Внимание...

Но в это время, в эту, как конечно согласится и читатель, очень торжественную минуту жена жаворонка, Марья, крикнула снизу:

– Эй, будет тебе, Иван Иванович! Надо, и о деле подумать...

Жаворонка звали Иваном Ивановичем.

– Чего? – откликнулся он, делая вид, что не слышит ее.

– Да уж не представляйся! – крикнула опять Марья. – Ишь распелся!

И погрозив ему лапкой, она добавила:

– Ой, гляди, Иван Иванович! А то сама полечу, да жик, жик, прямо силком и притащу, на смех всем.

Вообще она с ним не очень-то церемонилась.

– Извините, – сказал Иван Иванович шмелю и прочим слушателям, – до завтра.

И проворно спустился вниз на землю.

– Давно бы так, – сказала ему там Марья, – а то ишь загулял.

Иван Иванович махнул крылышком и крикнул.

– Уже теперь станет пилить.

– Не пилить, – наставительно заметила Марья, – а надо гнездо строить.

– Ну и будем строить.

– То-то.

– Вот тебе и то-то.

Иван Иванович крякнул и нахмурился.

– Я уж и местечко нашла, – начала Марья.

– Где?

– А вот тут недалеко...

– Недалеко, недалеко! – с неудовольствием отозвался Иван Иванович, – где это?

Он оглянулся по сторонам.

– А вон видишь под той травкой... Пойдем.

Но Иван Иванович не двигался с места.

– То-то, пойдем, – заговорил он, отводя глаза в сторону, глухим голосом, – осрамила, можно сказать, перед публикой, при всей компании...

Он крякнул.

– Беда! – произнес он почти со злостью, – как была беда, так и будет...

Однако он не умел долго сердиться.

– Пойдем, – сказал он через минуту уже совсем другим тоном и, подняв с земли соломинку, закинул ее концы через плечо на спину...

– Батюшки! – воскликнула Марш, – ты же теперь все равно как с усами!

Иван Иванович совсем развеселился.

– Я – венгерец, – сказал он и важно зашагал вперед Марьи.

В тот же день гнездо было готово.

– Ну вот и хорошо, – сказала Марья, – а то ведь и правда, где бы нам преклонить голову на нынешнюю ночь...

Иван Иванович только крылом махнул.

– Да ты не махай крылом-то, – продолжала Марья, – пригодится...

Иван Иванович закрыл глаза.

– Что, спать? – спросила Марья.

– Спать.

И затем Иван Иванович пробормотал невнятно, точно спросонья.

– Смерть не люблю я этих бабьих разговоров...

И вдруг, открыв один глаз, он живо заметил:

– Это я брежу...

И сейчас же опять закрыл глаз. Он все-таки немного побаивался Марьи и, высказав свой взгляд относительно бабьих разговоров, немедленно же и струхнул...

– Ладно, ладно, – сказала Марья, – спи уж, завтра поговорим...

На это замечание своей супруги Иван Иванович не проронил ни слова. Четверть часа спустя в гнезде слышалось ровное дыхание Марьи и Ивана Ивановича. Они спали. Обоим им снились славные сны.

Ивану Ивановичу снилось, будто его пригласили в гости цапля с чибисом и он сделал себе фрак из листа подорожника и повязал галстук из незабудок, – чтобы быть уже совсем как настоящий артист. И будто он летает в этом фраке и этом галстуке над болотом и поет, и все болотные птицы: чибисы, цапли, кулики, бекасы, утки хлопают крыльями и кричат:

– Браво, браво! Бис!

Что уж может быть лучше этого сна!

А Марье снилось совсем другое. Да снилось, будто у нее четверо детей и все как две капли воды похожи на Ивана Ивановича... И будто их всех также зовут Иванами Ивановичами.

Вообще, как видит читатель, им жизнь улыбалась даже и во сне. Однако утром их ждал совсем неожиданный сюрприз. Когда Иван Иванович увидал этот сюрприз, он воскликнул:

– Вот так реприманд!

Дело в том, что пока они встали, как было только что описано, в области сладких грез Крот с своею Кротихою, жившие как раз под их гнездом, воздвигали у самого входа в гнездо настоящую земляную гору.

– Вот так реприманд!

– Это волшебство! – воскликнула Марья.

– О, баба! – сказал Иван Иванович и поглядел на нее с сожалением.

В эту минуту из-под земли высунулась мордочка Крота. Крот повел носом и сказал:

– О добрым утром!

Потом он совсем вылез наружу. Он опять повел носом и проговорил несколько неуверенным голосом:

– Вы, кажется, спали, а я вас кажется, разбудил?

– Да уже можно сказать, – отозвался Иван Иванович, – пожалуй еще и похуже, чем разбудил.

– О, Господи! – вздохнула Марья, глядя на Крота слезящимися глазками.

Она все еще не могла примириться с мыслью, что странный слепой подземный житель не колдун. Ведь она и то была совсем простая баба – это про нее Иван Иванович говорил сущую правду.

– Если я не ошибаюсь, – начал опять Крот, – вы есть виртуоз и певец, и я очень рад такому знакомству. Более я вас не буду беспокоить.

И сказав это, он вдруг слово провалился сквозь землю. Ивану Ивановичу стоило больших хлопот убедить супругу не строить нового гнезда, а остаться жить рядом с Кротом. Он прочирикал с ней по этому поводу битый час, и когда, наконец, Марья согласилась с его доводами, он вздохнул с облегчением и не без гордости заметил:

– Ничего не пугайся, если твой муж артист, признанный не только на земле, но и под землею!

У жаворонков началась их обычная трудовая жизнь. Исходило время нести яйца. Настало затем время выводить птенцов. Марья безвыходно сидела в гнезде, а Иван Иванович целый день летал по полю, добывая корм.

Весна была уже в полном развитии: наступил май. Жаворонок в поисках за кормом уже не ограничивался полем, а залетал и на луг, и на болото.

Болото и луг пестрели цветами. Над цветами носились бабочки, стрекозы. Божьи коровки целыми часами сидели на венчике какой-нибудь ромашки, греясь на солнышке. Изредка к ней залетал в гости майский жук и рассказывал всякие новости.

И Божья коровка, и жук, и другие насекомые, нужно сказать, побаивались таки Ивана Ивановича, но он им обыкновенно говорил:

– Мне вас не надо, мне были бы лишь червячки, да личинки...

Впрочем иногда напускал на себя строгость и говорил:

– А где у вас тут личинки?

И ему непременно показывали. Раз даже, по указанию именно божьей коровки. Иван Иванович нашел такого большого червяка, что едва дотащил его до дому.

 

III. Гроза

 

Скоро в гнезде у Ивана Ивановича из яичек вылупились дети. Их всех было точно, как снилось Марье, четверо и всех их Марья назвала Иванами.

Значит четыре Ивана, а пятый Иван Иванович. Впрочем, Иван Иванович всех детей звал Ваньками. Они у него различались только по номерам: Ванька № 1, Ванька № 2, Ванька № 3, Ванька № 4.

Едва только Ваньки научились чирикать понемногу, Иван Иванович стал учить их нотам и пению. Он хотел из них сделать непременно певцов. И вот в гнезде с утра до вечера раздавалось:

– Номер первый! Зачем так орешь, нужно тише, нежнее.

– Номер четвертый! Что это ты, братец, сипоты напустил! Смотри у меня.

Раз как-то, когда Иванович таким образом занимался с детьми, вдруг зашла гроза. Ударил гром, блеснула молния. Потом хлынул дождь... Гнездо Ивана Ивановича сразу промокло все с верху до низу. Иван Иванович выскочил из гнезда и крикнул:

– Спасайтесь! Все за мной.

– Спасайтесь, спасайтесь! – закричала и Марья, тоже выбираясь из гнезда.

Все четыре Ваньки один за другим ковырнулись вслед за нею.

– За мной, – крикнул Иван Иванович, со всех ног устремляясь в рожь.

Снова загрохотал гром, засверкала молния. После довольно-таки продолжительных скитаний по ржи, Иван Иванович наконец набрел на небольшую поросшую васильками кочку.

– Здесь! – сказал он. – Ну вы, пострелята.

Он пропустил вперед детей, потом жену и уже потом и сам залез под кочку. А гроза все еще не унималась. Гром гудел теперь уже почти непрерывным скатом ослепительно блистала молния, дождь лил как из ведра.

– Ну, разыгралась погодка, – сказал Иван Иванович.

– Страсти, что такое, – добавила с своей стороны Марья, – прямо беда.

Четыре Ваньки только робко чирикали. Прошло несколько времени. Вдруг в воздухе раздался жалобный крик:

– Чи-ви! Чи-ви.

Иван Иванович высунулся из-под кочки, глянул вправо, глянул влево, потом заглянул наверх...

– Так и есть, – проговорил он, – чибис...

И он озабоченно покачал головой. Выглянула из-под кочки и Марья, выглянули один за другим и все четыре Ваньки.

– Вот он, – продолжал Иван Иванович, – ишь как его ветром-то гонит.

– О, Господи, – вздохнула Марья.

И вдруг она так вся и подалась назад и прикрыла детей крыльями.

– Да ведь он прямо к нам! Ах, оглашенный!

– Истинно, – сказал Иван Иванович, – сорви голова. – Ох, ты...

И он закричал громко, как только мог:

– Чибис, ей, осторожней: тут мы сидим.

Чибис взвился высоко к верху и, крикнув там еще громче свое «чи-ви», опять пошел книзу и плавно опустился на землю.

– Ведь чуть не раздавил, – обратился к нему Иван Иванович, – экий ты...

И покачав головой, он заметил укоризненно, прямо в глаза посмотрев чибису:

– Разве так можно?

– Мне весело, – ответил на это чибис. Иван Иванович вытаращил глаза.

– В грозу-то?

– Да, в грозу!

– В дождь-то?!

– И в дождь.

Иван Иванович опять закачал головой, теперь уже с выражением неподдельного удивления... Затем он перевел глаза на супругу.

– Марья, слышь?

И снова закачал головой.

– Ну-ну... уж и прокурат!

– Я птица водяная, – сказал чибис, – и не боюсь ни дождя, ничего... Ну-ка, ты спой, а я протанцую...

Эта просьба показалась Ивану Ивановичу до такой степени нелепой, что он даже не нашелся, что сказать.

– Эх ты, – воскликнул чибисы – только и знаешь, что «чи-чи, чи-чи», а ты бы вот по нашему.

И он совершенно неожиданно стал танцевать перед кочкой какой-то удивительно потешный танец... Глядя на него, Марья почти в ужасе шептала:

– О, Господи, да что же это такое.

Между тем чибис от более спокойных движений быстро перешел к прыжкам и затем, подпрыгивая все выше и выше, все чаще и чаще, взмахнул вдруг крыльями и как пуля ринулся в высь прямо навстречу молнии... В мгновенье ока он исчез из виду.

– Вот так хват! – сказал Иван Иванович.

– Ястреб! Ястреб! – раздался опять голос чибиса сверху. – Спасайтесь...

И затем Иван Иванович услышал смех топкий и очень язвительный. Смеялся чибис. Иван Иванович узнал его сразу по голосу. Чибис и смеялся, и в то же время покрикивал:

– Что, голубчик, хоть ты и ястреб, а тоже в грозу-то небось не очень разгуляешься.

Иван Иванович сидел ни жив, ни мертв. Одно только его утешало: последнее слово чибиса: ястребу, видно, и то солоно пришлось в дождь и грозу, может, солоней еще, чем Ивану Ивановичу.

Сообразив это, Иван Иванович даже усмехнулся про себя хорошеньким смешком. Потом он осторожно высунул голову из-под кочки. Гроза уже проходила. По небу, гонимые ветром быстро неслись клочки облаков. Дождь переставал. Нигде в небе не было видно ни ястреба, ни чибиса...

Иван Иванович совсем вышел из-под кочки и прошелся несколько шагов в сторону. Тут навстречу ему из-под другой кочки вышла небольшая мышка, вся в слезах. Иван Иванович остановился. Остановилась и мышь. Она утерла слезы лапкой и сказала:

– Поймите мое положение: этот ястреб разорил у меня гнездо и такую, знаете, самой мне закатил затрещину клювом, что у меня до сих пор болит бок.

– Но как, – спросил Иван Иванович, – он вас не утащил?

Мышь вздохнула.

– Бог спас, – сказала она, – я же, знаете, как закричал чибис – прямо в нору, а ястреб за мной, хотел меня схватить, да промахнулся... Вот этакий ком земли выворотил: всю мою землянку разнес... И тут бы и мне несдобровать, да на мое счастье как грянет гром... Он и улетел.

– Это хорошо, – заметил Иван Иванович.

Мышь продолжала:

– Хорошо-то оно хорошо, да ведь не всегда же гроза, и я знаете что вам хочу сказать: переселитесь-ка вы с поля на луг поближе к деревне, там он все-таки не так часто бывает...

– Спасибо за совет, – сказал Иванович.

А мышь, все утирая слезы лапкой, продолжала:

– Я собственно потому и вышла к вам на встречу – чтобы предупредить... Ведь вы знаете, я тоже, как свезут хлеб на гумно, тоже думаю переселиться туда же.

– Это очень остроумно, – заметил Иван Иванович, – а что касается меня, то я непременно, как вы советуете, переберусь нынче же на луг. До свидания!

И поклонившись мыши, он порхнул под кочку.

 

IV. Неожиданная помощь

 

Иначе, разумеется, Иван Иванович и не мог поступить: прежде чем перебраться на луг всем скопом, как он говорил, он и решил сначала сам подробно исследовать дорогу на луг. С этой целью в один прекрасный день он простился с Марьей, поцеловал детей и в самом радужном настроении вылетел из гнезда. Он сейчас же и запел, как только вылетел.

Но не успел он окончить одной песни, как высоко над ним в воздухе раздался грозный оклик:

– Ага, голубчик, попался!

Иван Иванович сразу узнал этот голос... Он даже глаза закрыл, даже едва камнем не свалился на землю. Сердце его замерло. В мозгу как молнии блеснула мысль: «Ястреб... Вот теперь уж наверное конец».

– Стой, стой, любезнейший!.. – услышал он теперь уже совсем близко.

Еще мгновение и острые когти впились ему в спину. Иван Иванович потерял сознание. Что было с ним дальше, – он ничего не помнил... Я могу сказать впрочем, что в этом для него нет ничего позорного...

Я знаю, например, что уж на что, можно сказать, храбрая птица петух, а и тот вряд ли сохранит присутствие духа, когда на него верхом насядет ястреб, да так-таки, не говоря ни слова и вопьется ему когтями в подкрылки, а после даст хорошего тумака в затылок.

Положим, не всякий ястреб решится напасть на петуха, но я здесь именно имею в виду такого, который решится... Пусть-ка тогда этот петух кричит «кукареку!»

Я помню, по крайней мере, как один петух очутившийся в таком неприятном положении, т. е. с огромным ястребом на спине, вместо «кукареку» кричал:

– Ваше благородие! За что же?!

А какой он ваше благородие – так, по моему разбойник и больше ничего.

Что же касается до Ивана Ивановича, то он даже и ваше благородие не сказал, а немедленно же упал в обморок. И вероятно тут бы ему и конец пришел, если бы на ястреба вдруг не накинулась целая стая ласточек. Они окружили его со всех сторон и кричали:

– Стой, негодяй!

– Стой, разбойник!

– Бей его, братцы!

– Клюй его!

– Лупи его!

Случалось ли вам испытывать неприятное положение, когда на вас кинется туча комаров или даже мух? Ведь что такое, собственно говоря, сравнительно с вами – муха? Так, именно, муха, ничтожество... А ведь, ей Богу же можно заплакать... По крайней мере, я плакал.

Теперь представьте себя в положении ястреба, а Ивана Ивановича в клюве... Клюв стало быть у ястреба был занят, когтями он тоже не мог обороняться, так как ласточки нападали на него с боков и сверху... Значит, как не толкуйте, он был беззащитен.

А ласточки, стремительно налетая на него и сейчас же еще стремительней отскакивая, долбили его непрерывно в голову, в плечи, в спину... Целый град ударов сыпался на него. Через несколько секунд вся голова его была в синяках и шишках. А ласточки все не отставали, все кричали, кружась над ним:

– Лупи его!

– Бей его!

– По голове, по голове!

– Не жалей!

– Доконаем его, только не отставать!

«О, если бы, – думал ястреб., – у меня было два клюва!»...

Наконец он пришел в ярость... Забыв про все на свете и весь трепеща только одной яростью, он разжал клюв... Жаворонок, разумеется, стремглав полетел вниз, а ястреб с грозным криком кинулся на ласточек. Но он, очевидно, не знал пословицы: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Заметив, что жаворонок уже в безопасности, ласточки крикнули:

– Все врассыпную!

И действительно, вдруг точно рассыпались по воздуху. Ястреб остался один.

– О, чтобы вас!.. – выругался он.

Он не стал преследовать ласточек, потому что прекрасно сознавал бесполезность этого преследования: ласточки летают неизмеримо лучше ястреба. Он только выругался:

– О, чтоб вас!

И полетел низко над полем, высматривая опять Ивана Ивановича. Но Иван Иванович не был дураком, и успел скрыться. Ястреб выругался опять и улетел.

А Иван Иванович, передохнув немного во ржи, вернулся домой. Дома дети и жена сделали ему на ране пластырь из подорожника, и дня через два Иван Иванович благополучно переселился со всем своим семейством на луг.

Он нанял там себе очень недурную квартирку под кустом лопухов и зажил мирно и счастливо. Все его Ваньки стали знаменитыми певцами, и он не раз давал с ними концерты и на лугу, и на болоте. Он не брал их только с собой в поле, да и сам появлялся там не особенно часто...

Однако его видели раза два или три в компании ласточек на совершенно открытых и стало быть доступных нападению ястреба местах. Но с ласточками он, должно быть, ничего не боялся на свете, а не только что ястреба...

Молодцы эти ласточки! Не будь их, что бы сталось с бедным Иваном Ивановичем?.. Даже жутко и подумать.

Оцените сказку: 
Поделиться Нравится Отправить